«Как рано он умер! Какие силы были у этого человека! Что бы сделать он мог! Он начал сразу, как власть имеющий». Эти слова Льва Толстого относятся к Михаилу Лермонтову.

Гений – это бремя, чреватое созиданием. Творческое начало вызывает черную зависть бесплодной посредственности. Гению почетно в веках, но катастрофически тяжело при жизни. Неудивительно, что гении порой неуживчивы и болезненно самолюбивы.

У Лермонтова был трудный характер, который не сулил ему счастья. Предчувствие трагического исхода с ранних лет овладело им.

 

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Я раньше начал, кончу ране,

Мой ум немного совершит;

В душе моей, как в океане,

Надежд разбитых груз лежит.

Кто может, океан угрюмый,

Твои изведать тайны? кто

Толпе мои расскажет думы?

Я – или  Бог – или никто!

 

Так писал восемнадцатилетний Лермонтов. Что звучит в последних строках стихотворения: уверенность неукротимо смелого и гордого юноши в своем избранничестве?

 А может быть, в них говорит его одиночество? Звучит мысль о том, что никто не может знать его дум, никому нет дела до его души, его мыслей и страданий?  «…я один»,- осознавал поэт уже в 16 лет.

 

Никто моим словам не внемлет…я один,

День гаснет…красными рисуясь полосами,

На запад уклонились тучи, и камин

Трещит передо мной. Я полон весь мечтами

О будущем… и дни мои толпой

Однообразно проходят предо мной,

И тщетно я ищу смущенными очами

Меж них хоть день один, отмеченный судьбой!

 

Поистине трагическая судьба поэта, отмеченная ранними потерями дорогих людей, мистическими семейными преданиями.

По отцу предками Лермонтова были шотландские дворяне, происходившие от легендарного Томаса Лермонта – поэта-прорицателя, основоположника шотландской литературы. В 1613 году один из потомков Томаса Лермонта оказался в России и перешел на русскую службу. Потомки Лермонта служили России верой и правдой и почти все были офицерами.

Шотландские прародители со стороны отца дополнялись татарскими предками со стороны Арсеньевых. А бабушка Елизавета Алексеевна – из старинного рода состоятельных и на редкость хозяйственных русских дворян Столыпиных.

 

Мария Михайловна Лермонтова умерла от скоротечной чахотки в возрасте 21 года. Когда Мишенька подрос, он узнал, что виновником болезни и ранней смерти маменьки был отец, любитель вина, женщин и карточной игры. Он узнал, что однажды, возвращаясь из гостей, отец ударил маменьку кулаком по лицу, и именно после этого она заболела.

Но, хотя всю свою короткую жизнь Михаил Лермонтов жалел и любил страдалицу мать, он не позволял себе никаких дурных чувств по отношению к отцу. А когда отец скончался, то шестнадцатилетний поэт посвятил ему такие строки

 

Ужасная судьба отца и сына
Жить розно и в разлуке умереть,
И жребий чуждого изгнанника иметь
На родине с названьем гражданина! 
Но ты свершил свой подвиг, мой отец,
Постигнут ты желанною кончиной;
Дай бог, чтобы как твой, спокоен был конец
Того, кто был всех мук твоих причиной! 
Но ты простишь мне! я ль виновен в том,
Что люди угасить в душе моей хотели
Огонь божественный, от самой колыбели
Горевший в ней, оправданный творцом?
Однако ж тщетны были их желанья:
Мы не нашли вражды один в другом,
Хоть оба стали жертвою страданья! 
Не мне судить, виновен ты иль нет - 
Ты светом осужден? но что такое свет?
Толпа людей, то злых, то благосклонных,
Собрание похвал незаслуженных,
И стольких же насмешливых клевет. 
 

Мятежная поэзия Лермонтова была неприемлема для света уже по одному тому, что она разрушала иллюзию благополучия, будила мысль, заставляла задуматься над проклятыми вопросами века. Поэт не отделял себя от своего поколения, нес на себе все его бремя.

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее - иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.

К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию - презренные рабы.
…………………………………

 Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
…………………………………….

Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства -
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
………………………………………….

Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.

       Россия узнала имя новой, взошедшей на небосклоне российской поэзии звезды, когда переживала смерть великого поэта.

Холодный зимний Петербургский день. В квартире на Мойке умирал великий человек, равного которому не было во всей России.

       У дома его стояла толпа людей. Вот из подъезда вышел человек. Потом еще двое. И поползла по толпе скорбная весть: Пушкин скончался.

Люди не расходились. Их становилось все больше и больше. Они вглядывались в окна, и многие из них думали одну и ту же думу: кто же отомстит убийцам за смерть Пушкина? Кто теперь заменит его? Найдется ли в России другой великий поэт?

 

      Михаилу Лермонтову было 22 года. Он давно уже писал стихи, но его поэзию знали немногие. Лермонтов не хотел печататься: стихи казались ему незрелыми. За 4 с половиной года жизни в Петербурге он так и не познакомился с Пушкиным. Роль подающего надежды не устраивала – он мог прийти к Пушкину лишь как равный к равному.

Потрясенный гибелью любимого поэта, Лермонтов пишет стихотворение, которое быстро распространяется по Петербургу

Погиб Поэт! - невольник чести -
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!.. 

 Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор! 

Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар? 

Что ж? веселитесь... он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навёл удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
 

      А через день пришел к Лермонтову его дальний родственник, придворный камер-юнкер, завсегдатай светских салонов. Заговорили о Пушкине, и камер-юнкер сказал, что Пушкин сам виноват, что был неучтив со знатным иностранцем. Лермонтов спорил, горячился и негодовал.  А оставшись один, прибавил к готовому стихотворению, полному скорби, любви и негодования, еще 16 строк.

 

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда – все молчи!..

Но есть и Божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он не доступен звону злата,

И мысли и дела он знает наперед,

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

 

      Уже увезли тайно останки Пушкина в Михайловское, но весь Петербург повторял малоизвестное доселе имя Лермонтова. Нашелся смелый человек, не побоявшийся отомстить убийцам. Он бросил им в лицо огненные строчки своих стихов. Стихотворение Лермонтова перешагнуло петербургские заставы и распространилось по России.

Он писал о судьбе любимого им поэта – строки стихов вырисовывали и его судьбу. Он грозил возмездием палачам, а палачи слали его под пули. Странными, неведомыми путями сплетались судьбы поэтов и их убийц.

       Лермонтов вступил на путь Пушкина.

За «возмутительные стихи» арестован. А потом сослан на Кавказ, где шла война.  По воспоминаниям современников и сослуживцев, Лермонтов был отчаянно смел и искусен в боевом деле. Представлен к награде за битву на реке Валерик, но царь собственноручно вычеркнул его фамилию.

 

        Лермонтов изъездил весь Кавказ вдоль и поперек. «С тех пор ,как выехал из России,- писал он Раевскому  в конце 1837 года, - поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствии, то на перекладных, то верхом, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше…в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, пил кахетинское даже… Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собой порядочную коллекцию… лазил на  снеговую гору (Крестовая), на самый верх, что не совсем легко, оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и право,  я не берусь объяснить и описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух - бальзам, хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит, ничего не надо в эту минуту: так сидел бы да и смотрел целую жизнь.»

В 1838 году Лермонтов пишет такое стихотворение:

Тебе, Кавказ, суровый царь земли,

Я посвящаю снова стих небрежный,

Как сына ты его благослови

И осени вершиной белоснежной;

От юных лет к тебе мечты мои

Прикованы судьбою неизбежной;

На севере – в стране тебе чужой-

Я сердцем твой, всегда и всюду твой.

 

А вот столичные салоны часто вызывали в поэте раздражение, а их завсегдатаи нередко были объектами насмешек и колких острот Лермонтова.

В Новый 1840 год Лермонтов был на маскарадном балу в Благородном собрании. Присутствовавший там Тургенев наблюдал, как поэту «не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, и он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, говорит Тургенев,- что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества. Как известно, эти маскарадом и навеяно его полное горечи и тоски стихотворение «Первое января».

Как часто, пестрою толпою окружен,

Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,

При шуме музыки и пляски,

При диком шепоте затверженных речей,

Мелькают образы бездушные людей,

Приличьем стянутые маски,

Когда касаются холодных рук моих

С небрежной смелостью красавиц городских

Давно бестрепетные руки,-

Наружно погружаясь в их блеск и суету.

Ласкаю я в душе старинную мечту,

Погибших лет святые звуки.

Когда ж опомнившись, обман я узнаю,

И шум толпы людской спугнет мечту мою,

На праздник незваную гостью,

О. как мне хочется смутить веселость их

И дерзко бросить им в глаза железный стих,

Облитый горечью и злостью!

Невольно задаешься вопросом: неужели не нашлось сердца, которое бы согрело душу молодого поэта. Ведь молодость так жаждет любви.

        Екатерина Александровна Сушкова, писательница, автор «Записок», где она вспоминает о знакомстве с Лермонтовым в 1830 г. Сушковой было тогда 18, а Лермонтову -16 лет: «У Сашеньки я встречала в это время ее двоюродного брата, неуклюжего косолапого мальчика лет 16 или 17 с красными, но умными и выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой. Он учился в университетском пансионе, но ученые его занятия не мешали  ему почти каждый вечер быть нашим кавалером на гуляньях и на вечерах… Я прозвала его своим чиновником по особым поручениям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, зонтик, перчатки, но перчатки он часто затеривал, и я грозилась отрешить его от вверенной ему должности… Мы обращались с Лермонтовым  как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном…Но однажды  мы отправились пешком на богомолье. На четвертый день мы пришли в Лавру изнуренные и голодные. В трактире мы переменили запыленные платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить молебен. На паперти встретили слепого нищего.  Он дрожащею рукою поднес свою деревянную чашечку, мы надавали ему мелких денег, услышав звон монет, бедняк перекрестился, стал нас благодарить, приговаривая: пошли вам Бог счастья, добрые господа, а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними. Возвратясь домой, мы суетились около стола в ожидании обеда, один Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах: он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку бумаги, он нас не замечал. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой и передал мне стихи:

         У врат обители святой

Стоял просящий подаянья,

Бессильный, бледный и худой

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

в его протянутую руку.

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою,

Так чувства лучшие мои

навек обмануты тобою!

Сашенька и я, мы первые преклонились пред его талантом и пророчили ему, что он станет выше  всех его современников; с тех пор я стала много думать о нем и о его грядущей славе.»

Но любовью всей его жизни была Варенька Лопухина. Это было идеальное чувство, поэт не помышлял о том, что любимая может связать с ним жизнь. Она уже была помолвлена и вскоре вышла замуж. Замужество не было счастливым. Изначальная безнадежность этой любви внесла в лирику Лермонтова новые трагические оттенки. Образом Варвары Лопухиной овеяно множество стих-ний, ей посвящена поэма «Демон».

Расстались мы, но твой портрет я на груди моей храню:

Как бледный призрак лучших лет,

Он душу радует мою.

И новым преданный страстям,

Я разлюбить его не мог;

Так храм оставленный - все храм,

Кумир поверженный - все Бог!

Многие стихи Лермонтова положены на музыку, стали известными романсами. Как вот это.

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

 

1840 год. В феврале на балу во французском посольстве произошла ссора между Лермонтовым и сыном французского посланника, которая закончилась дуэлью. Поручика Лермонтова переводят в Тенгинский полк, под пули. На этот раз он уезжал из Петербурга иначе. Чем в 1837, с тяжелым сердцем и плохим предчувствием. Поэт видел себя изгнанником. А он мечтал оставить военную службу и посвятить себя литературе.

 

Не в силах бабушка помочь,

Царь недоволен, власти правы.

И едет он в метель и ночь

За петербургские заставы.

Еще стучит ему в виски

Гусарский марш. Шальной мазуркой

Мелькают версты, ямщики

И степь, разостланная буркой…

 

15 июля 1841 года у подножия горы Машук разыгралась драма. После очередной ссоры Н.С. Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль.

Во время дуэли началась гроза. Молнии рассекали сумрак. Гремел гром. Секунданты скомандовали сходиться. Лермонтов поднял пистолет дулом вверх и остался на месте. Его лицо было спокойно, даже весело. Мартынов подошел быстро к барьеру и застрелил поэта в упор. За раскатом грома выстрела не было слышно. Два часа тело Лермонтова лежало под ливнем, освещаемое вспышками молний. Поэту было 26 лет…

 

Камни шепчутся возмущенно:

Как стерпели друзей сердца?

Как оставили неотмщенной

Благородную кровь певца?

Почему же никто от имени

Оскорбленных людских сердец

Не сумел возвратить Мартынову

Тот проклятый его свинец?

 

Но разве время повернется вспять?

Но разве звезды можно расстрелять?

Но разве в силах царь и палачи

Сказать мятежной песне: «Замолчи!»

 

"... он мыслью с нашим веком слился -
Былых времён великий пленник,
И в наш творящий век явился
Как самый яркий современник..."
                         Молчанов И.

 

Час поэзии от Березанской сельской библиотеки.